«Я понял только одно. Нужно жить в простоте, писать в удовольствие и за все благодарить».

Интервью с композитором.

3 января отметил свой 75-летний юбилей Валерий Васильевич Сариев – преподаватель кафедры философии, истории, теории культуры и искусства, член Союза композиторов, Российского музыкального общества и пианист. 28 февраля в Большом зале Дома композиторов состоится авторский концерт Валерия Васильевича, на котором будут исполнены хоровые сочинения композитора: Концерт для детского хора без сопровождения «День впереди» на слова Ивана Бунина, а также кантата для смешанного хора и органа «Последняя судьба» на слова Евгения Баратынского. В преддверии этого события, наша редакция взяла интервью у Валерия Васильевича (В. В.).

–  Здравствуйте, Валерий Васильевич! Прежде всего, благодарим Вас за то, что Вы согласились с нами побеседовать. Хотелось бы начать с самого начала Вашего пути, с детства. Мы знаем, что Вы родились в семье музыкантов, хотелось бы узнать о Ваших первых впечатлениях о музыке, может быть, это было что-то связанное с родителями?

В. В. Столько времени прошло! Такого яркого впечатления, как у Петра Ильича Чайковского, не было точно. Отец был баянист, и музыка всё время звучала дома. Это были не пластинки, нет, а именно живая музыка. Я помню, что где-то к 12-13 годам я попробовал написать несколько прелюдий, я же учился в музыкальной школе.

–  Это были прелюдии для фортепиано?

В. В. Да, я закончил школу по классу фортепиано. Как любые пианисты, все хотели что-то там чертить. И я показал потом педагогу, она сказала: «О, у тебя смотри, какие-то мысли есть свои». И я это оставил. Я учился в Подмосковье, городе Новомосковске. Отца послали туда работать – раньше посылали работать, такая хорошая практика была. Мы там застряли на 12 лет, там я закончил школу. Мама была дирижёром-хоровиком. Она закончила школу по аккордеону, а потом поступила на дирижёрско-хоровое отделение. Позднее она работала теоретиком в музыкальной школе имени Шапорина.

– И Вас сразу отдали в музыкальную школу?

В. В. Сразу – в 6-7 лет, как обычно всех отдают. У меня была очень строгая учительница: мне доставалось от неё иногда, и подзатыльники, и всё – так она меня воспитывала, как нормального мальчика, как надо воспитывать (смеётся). Я рос нормальным ребёнком, и дрался, и синяки, с синяками на уроки приходил. Когда я поступил в Гнесинское училище, родители сообразили, что надо ехать в Москву, потому что в провинции мы застряли надолго.  Когда я закончил…не писал ещё. Наброски-то были, черновики – но всё это несерьёзно было.

 –  Когда же Вы начали сочинять по-настоящему?

В. В. Потом, когда мы улетели в Сенегал. Мы жили в высоком доме, а перед нами был океан, порт. И у меня там зазвучало. А я с собой взял детские стихи, у меня отец тогда сочинял для баяна и народных инструментов. И мне в редакции сказали: «Попробуй, напиши что-нибудь». Я написал свою первую песню «Акварель», и её спел детский хор Соколова на радио. Взяли, спели сразу, и понравилось. Мне дали в редакции еще стихи, целую пачку, очень много авторов там было. И вот, в Сенегале зазвучало, и я написал 12 песен сразу. Тогда же мы начали переписку с моим будущим профессором Черновым, а он дружил с моим отцом. Не просто так всё в жизни.

– Хотелось бы остановиться подробнее на Ваших путешествиях. Кажется, они во многом Вас вдохновили?

В. В. Сенегал да, но Монголия точно нет. Я работал концертмейстером первый год, и у меня было 17 учеников. Я сидел 7 с половиной часов, аккомпанировал. Это вдохновить не могло никак. Получалось так, что я играл без нот. Мне давали строчку солиста, и я играл, аккомпанировал.

– Получается, это была импровизация?

В. В. Да, я занимался в то время и эстрадой, и джазом немного. Я слышал все эти гармонии. Главное, что была интуиция, которая мне помогала чувствовать гармонию или выстраивать музыку гармонически. Чернов мне говорил, что самое главное – это даже не композиция, а главное – интуиция композитора. Потом мы расшифровали с ним, что это такое: талант – это умение предчувствовать.

– Вы были воспитанником Олега Драгомировича Бошняковича, который учился у Генриха Густавовича Нейгауза и Константина Николаевича Игумнова. Как на Вас отразилась принадлежность к этой великой фортепианной школе?

В. В. Я переиграл очень много Шопена, очень много. Ноктюрны, мазурки, баллады, скерцо, сонаты, полонезы. Всё было в программе, всё играл. Си-минорная соната Шопена удалась. Я играл в Рахманиновском зале консерватории, в концерте вместе с Бошняковичем. Я его уговорил играть вместе, мне так захотелось с ним остаться, оставить память о нем. Такие вспоминания греют душу. Может быть, действительно в музыке осталась эта теплота, в последних хоровых сочинениях моих, в Бунинском концерте очень много душевной теплоты. Как говорил Бунин: «Счастье в простоте».

– Вы сейчас сосредоточились на хоровой музыке?

В. В. Сейчас я ушёл в хоровую музыку, потому что мне кажется, что я всё сказал в инструментальной музыке, особенно в фортепианной музыке. Сейчас мне тяжело писать инструментальную музыку. Кто пишет всю жизнь, тот смелый человек. Хоровая музыка близка мне по духу сейчас, потому что духовная сфера как-то всё больше меня занимает. Я себя спокойно чувствую, отдыхаю, когда пишу хоровую музыку, мне как-то комфортно очень.

– В хоровой музыке большую роль играет слово, и выбор литературного источника тоже имеет значение. Расскажите, как Вы взаимодействуете с литературой, какую роль она играет в Вашей жизни?

В. В. Проза практически никакой не играет, кроме М. А. Булгакова. А вот поэзия… сколько я ее перебрал, познакомился! Жорж Роденбах меня зацепил, и я никак не могу освободиться от него, это бельгийский символист. Для музыки я еще ищу не просто стихи.  Последнюю кантату «Молчание» написал на стихи Ф. И. Тютчева. С Тютчева же начался русский символизм. У меня есть циклы романсов на стихи Шарля Ван Лерберга, Метерлинка, Роденбаха… Поэзия – это музыка стиха, конечно. Еще один из любимых поэтов – И. А. Бунин. Тютчев пришел недавно, а Бунин был всю жизнь. Он очень западает в душу.

– У Вас есть ведь и симфоническое произведение, связанное с «Мастером и Маргаритой» Булгакова.

В. В. Булгаков меня зацепил, когда умер мой тесть. Мы с ним были в очень хороших отношениях, он был для меня буквально как второй отец. Тогда мы перечитывали с супругой «Мастера и Маргариту». И вот, всё завязалось, и я почувствовал, что меня потянуло – я одну-две страницы начал, вступление, как бы на смерть. Вот, и после этого я чувствую, что музыка пошла – и я не стал сопротивляться, написал буквально за полтора месяца симфоническую поэму. Она прозвучала на филармоническом вечере для юношества, это был абонемент. И я в этот абонемент попал. Прокофьев, Бизе, Бах и Сариев, представляете? Когда мне позвонил Михайлов с репетиции, он сказал: «Слушайте, ну я не знаю, я не понимаю, что у вас там в середине происходит, я не знаю, буду я играть или нет». А у меня сердце вышибает удары. Я с корвалолом прихожу на последнюю репетицию утром, вопрос снимать или нет. И они играют, всё нормально, а середину, в которой должно звучать Doppio movimento, они играют медленнее, алеаторику играют медленно. Я говорю: «Подождите, ну здесь же в два раза быстрее». И тогда всё пошло сразу. Все остались довольны вечером, три раза меня вызывали на сцену. Три раза – я был ошеломлён.

– Одно из своих сочинений Вы посвятили и Альфреду Гарриевичу Шнитке. Известно, что он воспринимал процесс творчества как некое «неровное» движение. Может быть прилив вдохновения, а может быть наоборот, спад, когда невозможно ничего написать. А каков для Вас процесс творчества?

В. В. Одинаковый, для всех он одинаковый. Может, только Моцарт писал так, грубо говоря, постоянно. Или Шуберт, например. Посмотрите, откройте Шуберта – то же невозможно. Это нереально. А Чайковский три часа каждый день анализировал, потом писал. Только за столом, и Прокофьев за столом. Мне было удивительно, что Прокофьев за столом писал. Я все больше и больше с годами понимаю, что это вообще гениальный композитор.

–  А что касается вдохновения, что оно для вас, вдохновение? Существует ли оно?

В. В. Это таинство. Тут масса вещей, которые могут привести к вдохновению. Например, если удачно сейчас концерт пройдёт, если споют удачно, значит у меня будет такой посыл на какое-то время. Это первое. Потом вдохновение от хороших стихов, вдохновение от хорошего разговора с кем-то. Это масса причин, которые могут привести к творческому состоянию. Но не кусок пирога или мороженого. Нет, конечно.

–  Это, может быть, что-то духовное?

В. В. Да, духовное. И молитва. Я читаю несколько молитв перед тем, как работать, как меня научил мой духовный отец, отец Тихон.

–   В Вашем творчестве довольно часто встречаются ансамбли с различными инструментами и фортепиано. Это были творческие поиски? Ведь сейчас Вы уже больше не пишете для фортепиано.

В. В. Для фортепиано мне уже тяжело что-то новое сказать. А тогда это была ансамблевая музыка. Первая причина была – попробовать написать в этом камерном жанре. Легче музыку с оркестром написать, чем камерную музыку для нескольких инструментов. Они же все на виду, всё слышно, поэтому это очень сложно. Меня это заинтересовало, и я начал писать. Сначала для дуэтов, две виолончельных сонаты, потом скрипичную сонату, потом пошли уже трио. И затем романсы, конечно. Романсы, тексты. После романсов у меня началась моя любовь к поэзии, главное быть естественным.

–   Очень интересно узнать, может быть, Вы с кем-то из других композиторов соприкоснулись на своем жизненном пути?

В. В. С живыми нет. А вот, вы знаете, удивительная вещь, но Альфред Гарриевич произвёл на меня впечатление…в его музыке слышна какая-то скорбь, которая царит в его сочинениях. Например, в альтовом концерте. Есть какая-то тайна, понимаете, о которой он написал. Много великих, Щедрин великий тоже.

–   Вы говорили, что Вы не относите себя к какому-то течению, потому что не употребляете приемов лишь ради приемов, а делаете всё для воплощения образности, правильно? Мы знаем, что XX век подарил нам очень много новых приемов, а XXI век, как Вам кажется, к чему идет?

В. В. Идёт в акустику. Потому что здесь все найдено.

–   А каково Ваше отношение к критике?

В. В. Святые Отцы говорят: «Будь как мёртвый» – и когда тебя ругают, и когда хвалят. Это очень просто.

–   Но разве не приятно прислушаться к тому, как Вас хвалят? Это же вдохновляет.

В. В. Приятно, но главное, как ты дальше себя поведешь? Да, приятно. Ну забудь. И не гордиться, конечно. Вот еще одна вещь: каждому Господь дает по его силам. Мир дает столько успеха, на сколько человека хватит. Вот, и поэтому – «не ходи туда, куда не можешь».

 –    Возвращаясь к Вашей композиторской и исполнительской деятельности, не было ли резкого «перехода» от одного к другому?

В. В. Нет, это просто жизненные обстоятельства. Меня спрашивают друзья, почему я бросил играть. Понимаете, когда у тебя семья, тут уже возникают обязанности, перед семьей, перед внуком, я понял, что мне это не совместить просто. В творчестве мне легче себя проявить. Пожалуй, это самая основная причина.

–     И последний вопрос, что для Вас все-таки на данный момент в жизни главное, как Вы считаете?

В. В. Это просто – не опуститься ниже той высоты, которую ты уже набрал. И ощутить эту вот радость, вот это состояние, вот этой простоты общения какого-то, радости, не завидовать никому. Я понял только одно: надо жить в простоте и писать в удовольствие. Ну и, может быть, важны какие-то воплощения идей... Дай Бог, чтобы как-то хватило сил.

–   Спасибо Вам, Валерий Васильевич, мы будем ждать Ваших новых сочинений.

В. В. Главное, чтобы исполнили (смеётся).

Материал подготовили студентки

II курса МГИМ им. А.Г. Шнитке

 Власова Юлия, Вирич Варвара

(класс доцента Петеневой Е. С.)